Мой милый друг!
Здравствуй!
Вот и июль за окном, временами жаркий, иссушающий, временами – дождливый, прохладный.
Так же и мое настроение меняется в последние дни, как июль за окном, оно не постоянно, и от чего зависит – понять не могу. Порой, нападает необъяснимая тоска, а бывают периоды, когда все вокруг кажется смешным и приятным, когда люди все представляются жизнерадостными, и мне тоже хочется в такие минуты жить, хочется до омерзения, жить как прочие счастливые люди.
Я слышал, я полагаю, что подобное состояние бывает у человека на перепутье, когда он достиг определенного рубежа и не знает, что дальше, куда ему двигаться, что еще желать, как и с кем жить, где работать и когда отдыхать. Размышления наполняют тягучие ночи, до утра, до первого солнца не дают уснуть, и страшно ноют на следующий день кости, от бессмысленного ворочанья в постели, от невозможности заснуть.
Вероятно, череда расставаний, таким уж выдался мой прошедший год, все-таки сказалась, и грусть никуда не ушла, не растворилась в прошлом, а поселилась где-то в глубине меня, в таком темном уголке, что и не найти его, и постепенно и постоянно грызет меня, подтачивает здоровье, которое крепким давно уж не назвать.
Из новостей ничего особенного. Улицы заметно опустели, горожане подались на юг, отправились в отпуска.
И все же лето радует оставшихся в городе людей, нет в них мрачности, привычной для зимней поры и для темной осени, и удивительно бывает, порой, осознавать, что при всеобщей летней отпускной веселости где-то рядом, может быть в соседнем доме, на соседней улице в какой-то для другого счастливый миг произошло нечто неприятное, чудовищное и непостижимое. Говорят, задержали мужчину, пенсионного уже возраста, но годами крепкого еще, и обвинили его в убийстве. Вся новость, я нашел ее в интернете, состоит из пары абзацев, сухих и скупых, ничего толком не говорящих, но я, как безумный перечитал ее несколько раз и увидел то, что не открылось бы иному, что взволновало крайне.
Думы снова не давали уснуть, и я вспоминал прочитанные строки – убил муж жену, в своем доме, был нетрезв, конечно, хотя, может, и выпил уже после того, как увидел принесенную им смерть. Что за ссора вышла у них, у людей, судя по возрасту долго проживших вместе, когда, в какой момент их жизни произошел раскол, когда начала копиться бесстыжая, остервенелая злоба, когда проявился расчет, когда муж решился на то, что сделал, не прокручивал ли он раньше все в голове? А может, и она желала его смерти?..
Посуди сама, мой милый друг, обвинили мужчину в том, что в ссоре он супругу задушил, сдавил ей шею и давил до того, пока она не перестала жить, что отличает это убийство от множества бытовых убийств, новостями о которых полнятся информационные ленты. Обычно все проще, все объяснимо: в дурную пьяную голову внезапно ударяет кровь озлобленная, яростная, в глазах темнеет, рука хватает, допустим, кухонный нож со стола, все занимает сущие мгновения, в течение которых и происходит страшное – убийца и себя жизни лишает, хотя не понимает сам пока этого, у него же меняется все мгновенно, и говорят, многие потом не могут припомнить подробности и даже не помнят причину ссоры, винят алкоголь, беса и раскаиваются. Но жизни-то уже нет.
А если без случайного ножа, без лихой драки? Тут что-то другое, определенно сила должна быть внутри могучая, темная, которая одним натиском побеждает все хорошее душевное, которая убирает всякую жалость к жертве, к тому, в чьи затухающие, стекленеющие глаза смотрит убийца. Двигала им, видимо, ненависть огромная, стучавшая в висках вместе с бешеным сердцем, взращенная на чем-то таком, копившемся годами, что постепенно лишает рассудка, что превращает самые дикие мысли в нечто дозволенное, благодаря чему преступное перестает казаться преступным, и стираются грани, зло будто перестает существовать, оно теперь для других, ничто не сдерживает больше, а судьба только и дожидается, что подходящего момента.
Страшно думать даже о таком, о том, что в нашем городе случаются расправы, убийства, что кто-то умирает, не по своей воле, а ты в каком-то квартале от преступления безуспешно пытаешься уснуть. В одно все происходит время…
И ведь они, конечно, любили друг друга когда-то, хочется верить в то, что свадьбу сыграли по любви, и понимание их прошлого, убийцы и жертвы, пугает еще больше. Какою была их первая встреча, какими были милые слова, чем он покорил ее, и за что она его выбрала? Где и когда сыграли свадьбу, родили ли детей, чем грезили, как помогали друг другу, как выручали и поддерживали, как радовались вместе и грустили, куда пропала юная любовь?
Задумываешься над характерами, уж не деспот ли имелся в семье, или скорее несчастный ревнивец, промучившийся всю жизнь от своей ревности, сводившей его с ума, и решившийся на склоне лет на то, о чем, возможно, думал годами, а теперь припомнил все разом и ничего не простил. Что говорит он следователю, признает ли вину, что показывает?
Наверное, и они, эти несчастные оказались на перепутье, только жизнь отобранную не вернуть уже, не изменить прошлое, и будущее осталось лишь у одного из них, будущее сомнительное, страдальческое, которое еще утомит раскаянием и отчаянием великим, болью душевной.
И я словно сам ее ощущаю, чужую боль, и невольно приглядываюсь к парам теперь на улице, стараюсь угадать их судьбу, кому-то и она принесет, наверняка, страшное, а кому-то подарит счастье. Как угадать такое, по каким незаметным признакам, как распознать, что любовь твоя – роковая?
Накануне вечером бродил я по городу, он был багрово-сумрачным от яркого заката, и думал о том, как меняются люди, как изменяется их отношение друг к другу, о том, что становится с теми клятвами, которые дают влюбленные, новобрачные с обещанием вечной любви и верности. Куда уходят прекрасные чувства, ведь каждый помнит хотя бы однажды пережитое окрыляющее и возвышающее чувство, что именно не дает им существовать в душах, как в сладкой рискованной юности, что превращает доброе в злое, что взращивает глупую ненависть и почему человек, одолеваемый ею, не может вовремя уйти.
Ссоры же не редкость, они бывают почти у каждого, в разной степени буйства, и некоторые пары семейные нарочно устраивают их потому, что так им проще, иногда это всего лишь повод для того, чтобы извиниться, сказать важную вещь, вещь простейшую о том, что ты все еще любишь ее, а она все еще любит тебя. Казалось бы, проще и придумать ничего нельзя, но сложность и заключается в том, что бы заметить простое, предпочитают чаще пути иные, зачастую неверные, ведущие в тупик, а кого-то и в преисподнюю.
В юности и я клялся очаровательной особе в любви и верности. Мне представлялось то и крайне простым, и одновременно слишком сложным, я робел перед нею, слова подбирал с легкостью, однако не мог вымолвить их, запинался и краснел, а она смотрела на меня взглядом насмешливым, таким, каким смотрят девушки на влюбленных в них юношей, представляя себе происходящее какою-то игрой во взрослую жизнь, чувствуя свою силу над ними.
Я держал свое слово, но она вскоре передумала, и клятва моя не представляла для нее более никакой ценности, это действительно стало для нее игрой в робкого возлюбленного, над которым можно, порой, посмеяться.
Однако ненависти во мне к ней не возникло, и даже сейчас, спустя годы я не испытываю и обиды на нее, нет и досады, и только легкая смущенная улыбка выступает на губах моих, когда я вспоминаю свои неловкие попытки объясниться с нею.
Наверное, дело не в них, не в слезах и не в обиде, не в прожитых годах, которые стирают давние клятвы и заставляют забыть о них, и даже не в угасших чувствах, потому что на смерть, на убийство равнодушие не толкнет.
Любовь роковая сама выбирает душу, и счастье ли это – испытать ее, или несчастье: не узнаешь, пока не проживешь.
До свидания, мой милый друг!
